Выйти замуж за лорда - Джудит О`Брайен

Но ничего не произошло. Никакой искры, позволившей бы сказать: «Эти двое принадлежат друг другу». Никакие неуловимые нити не связывали их воедино. Его глаза не искали ее глаз, между ними не было ничего, даже когда его губы слегка коснулись ее щеки.

– Спокойной ночи, дорогая. – Филип опустился в кресло, не дожидаясь, когда она покинет комнату.

Оглянувшись, Констанс, увидела, как он снова наполнил стакан бренди и закрыл глаза, предаваясь, должно быть, мечтаниям о будущих успехах.

«Почему же я, – подумала Констанс, поднимаясь по лестнице, – не могу, а главное, не хочу даже заглянуть в свое будущее?»

– Черт возьми, – Джозеф сплюнул сквозь зубы.

Он повторил опыт, но совсем потерял последовательность стадий эксперимента.

В мыслях была Констанс, а не работа, и поэтому он пролил последний образец краски из Балморала.

Без него вся остальная серия опытов будет бессмысленной.

Он устало провел рукой по глазам. В последнее время его, Джозефа Смита, который обладал удивительной способностью быстро засыпать, даже стоя, если этого требовали обстоятельства, начала мучить бессонница. Такое бывало с ним раз или два в жизни. Сон до сих пор никогда не подводил его. Пока не появилась в его жизни Констанс Ллойд.

– Нет, – сказал он себе. – Это не должно случиться.

Даже Абигайль не удалось обольстить его. А она была прелестна, как волшебный сон, как видение, им самим придуманное. Он то и дело удивлялся, как ее реальная сущность неумолимо разрушала тот образ, который он носил в себе во время их долгах разлук.

Но никто, даже человек, наделенный огромным воображением, не смог бы создать нечто похожее на Констанс Ллойд. Даже ее имя как бы подтверждало, констатировало постоянство в ней того, что присуще женщине, – ее способность удивлять и вызывать восхищение.

Именно этими двумя качествами она и покорила Джозефа во время их короткого путешествия. Когда он закрывал глаза, в памяти всплывали отдельные моменты их совместного путешествия: улыбка Констанс, ее взгляд, устремленный вдаль, голубизна ее глаз, удивительно чистых, когда она, часто моргая, смотрела на него и ждала ответа на какой-то свой вопрос.

Он слышал ее голос, обаятельно-ироничные замечания, вспоминал ее здравомыслие и постоянную доброжелательность. В Констанс Ллойд не было ничего неестественного и заученного, ничего, что говорило бы о том, что она долго практиковалась в искусстве вести беседу. Она говорила то, что думала, и, к сожалению, иногда говорила то, о чем в той среде, куда она попала, стоило бы прежде подумать, а потом сказать вслух.

Она была восхитительна, что там говорить.

Но она была невестой Филипа, той, о ком ему, Джозефу, не стоило бы думать.

А это оказалось нелегко…

Если бы он не отдавал себе отчета: брак с Филипом погубит ее.

Не в мелодраматическом смысле этого слова, без всяких зловещих ужасов. Просто Констанс неминуемо утратит в этом браке свою природную непосредственность и непредсказуемость. Одного года жизни в Гастингс-Хаусе будет достаточно, чтобы все это в ней угасло. Долгие скучные вечера в обществе герцогини, подвергающей ее и себя всем испытаниям светского общения. Джозеф представил себе Диши в кресле, Филипа, читающего позавчерашние газеты, и Констанс, которая отчаянно пытается не потерять здравый рассудок.

Другая перспектива была еще ужаснее: вхождение Констанс в круг принца Уэльского, скучнее чего и придумать нельзя. Сюда входили аристократические титулы, воспитанные не думать, держаться подальше от книг и произведений искусства, да и от всего, что может нарушить их замкнутый и ограниченный образ жизни.

Констанс была остроумна в самом лучшем смысле этого слова, а не просто остра на язык или любила говорить колкости. Как отнесется она к идиотским развлечениям высокой знати: дуэль джентльменов, вооруженных сифонами с содовой водой, или спуск по парадной лестнице Мальборо-Хауса на серебряном подносе. И все это – от одуряющей скуки. Но более всего беспокоило губительное воздействие на Констанс этой порочной части светского общества в том случае, если она сама предпочтет сделать сплетни и злословие любимым занятием. Или она сама будет уничтожена за все то, что в ней достойно восхищения.

Филип не понимал, какое сокровище подарила ему судьба.

На губах Джозефа появилась легкая улыбка, затем он снова углубился в работу.

Глава 6

Дни для Констанс были полны удручающего однообразия. Время после молчаливого завтрака и до одиннадцати часов вечера, того обязательного часа, когда наконец разрешалось удалиться в свои комнаты, было истинным испытанием. Вместо того чтобы в конце концов привыкнуть к скучной рутине повседневности, она не особенно желала примириться с ней. Наконец она дошла до того, что после ужина стала незаметно переводить на несколько минут вперед стрелку часов в красной гостиной, лишь бы приблизить время, когда можно уйти в свою комнату. Филип застал ее за этим занятием, войдя за нужной ему книгой, однако ничего не сказал, когда часы пробили в неурочный час. Виконт тоже видел, как она тихонько открывает крышку часов и переводит стрелку, но тоже промолчал. Лишь герцогиня была в неведении, сколько минут или даже часов исчезает из дневного времени из-за того, что ее будущей невестке не терпится поскорее уйти к себе и остаться наедине со своими мыслями.

Герцогиня ни словом не обмолвилась о первом вечере Констанс в поместье, хотя событие было немаловажным: званый ужин в Гастингс-Хаусе. Будущая свекровь была с ней сдержанно вежлива, не проявляла попыток сблизиться, но и не отталкивала. Констанс был оказан прохладный, однако вполне терпимый прием.

Филип то и дело куда-то уезжал, всегда в спешке – то на собрание, то на митинг, на ходу читая тексты речей, которые оплачивал своему приятелю Мортимеру. Насколько Констанс могла судить, предвыборная кампания шла успешно, хотя Филип не сообщал ей об этом в деталях. Наоборот, он просил ее припомнить еще что-нибудь из забавных историй или случаев из ее жизни, чтобы; украсить ими свои речи. Когда же ей удавалось вспомнить что-нибудь остроумное или хотя бы умное, он наскоро записывал и передавал Мортимеру.

Что касается отношений Констанс с виконтом Кавендишем, то для него она была просто невидимкой. Диши (она так и не осмелилась называть его этим шутливым именем, хотя сам виконт, по мнению Констанс, был начисто лишен чувства юмора) даже не поднимал на нее глаз, когда они собирались за столом на завтрак, ленч или ужин, и не обращался с ней прямо. Он даже не делал вид, что помнит о ее существовании. Если он и следил за ней, то делал это так, будто смотрел сквозь нее, как бывает с человеком, который задумался о чем-то и уставился неподвижным взором на любой попавшийся в его поле зрения предмет.